В финале третей недели Бесконечного приключения нас ждёт грустная и трогательная прозаическая зарисовка от
Екатерины Кузнецова. Что же, есть жизнь, а есть и смерть.
Бабуля лежала строгая, на себя не похожая. Она вообще-то была веселого нрава, но похороны - дело серьезное.
Стояли крещенские морозы. Родственники переминались от холода, кутая носы в шарфы и засовывая руку подальше в карман, во второй руке были свечки. Рабочие тихо переругивались, недовольные - тяжело, земля мёрзлая. Одному священнику, казалось, было нипочём. Им так: что минус восемнадцать, что плюс двадцать восемь, всё в одной одежде. Он спокойно, равнодушно махал кадилом, держа его голой, посиневшей рукой: "...упокой душу усопшей рабы Твоей Клавдии...."
Мои мысли мчались куда то далеко, за тридцать лет: клетка с цыплятами, вишни около бани, бабушкины перины....
"... в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание..."
Никто не плакал. А чего плакать, восемьдесят четыре, пожила.
Священник закончил и деловито стал складывать свои инструменты в специальный чемоданчик.
Я, дождавшись своей очереди, поцеловала бабулю в лоб - он был ледяной.
Рядом шептались тетки:
- Надо дом разбирать. И куда она вещей копила, там хлама ... - это тетя Надя.
- Машину нанимать придется. Хоть отпуск бери, - отвечала ей мать
- Михалыча попросим
Смерть всегда не вовремя, на рождение девять месяцев дают - и всё успевают, а на смерть - всю жизнь, а вот пришла - и все равно не готовы. Но бабуля откладывала - и деньги, и смёртное, квартиру вот только за собой не разобрала.
Гроб стукнулся о дно могилы, все подошли к ее краю. Я, как это было принято, взяла окоченевший рукой мерзлый комок земли и кинула. И ещё два раза. Посмотрела вниз. Мои тетки и мать тоже кинули, и соседки.
- Такой души человек, такой души, - запричитала тетя Дуся.
Могилу закапывали, все уже думали о столовой и голубцах, и поставив венки к возведенному холмику, для приличия прикладывали носовые платки к векам.
Священник пошел к выходу, все, обрадовавшись, побежали за ним, к машинам.
В такси было тепло и тесно, играло радио.
-А я сажаю аллюминенвые огурцы, а-ааа, на брезентовом поле...,
Я, растаяв от тепла, провалилась в детство:
- Маня, опять свою шарманку завела!
- Бабуш, это Цой.
- Да я яго ужо наизусть выучила, огурцы твои. Огурцы вона на огороде не политые, пошла б да полила, чем этих представл`енных слушать.
- А чего представл`енные, бабуш?
- А какие они? Ну, нормальный мужик разве будить такое петь? Поёть же, а самому-то как не смешно?
Я смеялась и обнимала бабулю:
- Бабуш, а какие нормальные, ну скажи, скажи? А Леонтьев нормальный?
- А этот самый представленный, скачет голый, работать ба лучше шли. А вы смотрите, глаза то разявили, тююю
- Бауш, а Розенбаум нравится?
- Это какой? Что про войну всё поет?
- Танцевала, в подворотнях очень ваальс- бостон, - фальшивила я на весь двор.
- Этот плакательный. Да, ну вас, иди лучше пирог поешь, да огурцы полей.
Я закрыла глаза, с мороза потянуло в сон, а мне всё представлялась бабуля, лежащая там одна, на брезентовом поле...
Оставить сообщение: